Страсти по госпоже Робильяр / 11 сентября 1998 г.
Маленькое предисловие. Читая конференцию на Sunshines, я зачастую не могу отделаться от ощущения, что среди людей, намеревающихся переехать в Канаду или уже живущих там, распространены всего-навсего две точки зрения:
1. Если уж попали (попадём) в эту страну, то необходимо стать «канадцами» до мозга костей.
2. Тупая страна, тупые обыватели... Эх, где ты, Россия!
Не хочется верить, что это — весь спектр мнений. Думаю, что существует множество людей, не приемлющих подобных крайностей, но эти люди, видимо, то ли не имеют доступа в интернет, то ли просто не считают нужным высказываться во всеуслышание. Опять же, принято считать, что молчание — признак мудрости... Придётся очередной раз выказать свою глупость.
Не надо рассматривать приведённые ниже мысли в качестве антитезы «Письмам Дианы Поповой». Я глубоко уважаю эту женщину, и если учесть, что ей было значительно сложнее, чем многим из нас... В общем, её жизнь — это её жизнь. Она уже реализовала свои планы, мне это ещё только предстоит. Ну что же, смертнички, покувыркаемся!...
Итак...
Формально-документальные вопросы, связанные с иммиграцией в Канаду, постепенно проясняются. Дурацких и философских становится всё больше. Не хочется выяснять, как жарко летом в Ванкувере и почём там берёзовые веники. Хочется понять, как я смогу там существовать. Работа — великое дело, но как там будет чувствовать себя та моя часть, которая просыпается, когда прерываются официальные контакты с окружающей средой? Та часть, которая читает, пишет, рассуждает, музицирует и оттачивает свои очертания, довольно неплохо успевшие сформироваться в результате трения об эту окружающую среду? Для меня, признаться, работа всегда была средством поддержания собственного существования, а не чем-то, придающим упомянутому существованию великий смысл. Не везло, наверное. Или, наоборот, везло.
Я — эгоист и собственник, причём талантлив в этом отношении до безобразия. Я никого не подпущу к своей жене, к милейшему бумажному мусору, остающемуся в бесконечных ящиках стола после очередных «творческих порывов», к книгам, к содержимому винчестера моего компьютера или к любимой музыкальной коллекции. Я легко поделюсь всем названным (кроме жены, разумеется), если могу оставить копию. Я жадный. И — я русский. Не без разных сомнительных корней, разумеется, но русский. И сим пока горжусь, несмотря на все особенности национального признания себя дураками и хамами. Я никогда не напишу и не скажу: «До чего же мы оскотинились!». Обойдусь вторым или третьим лицом, если совсем уж подкатит. Предпочитаю не оскотиниваться.
Не думаю, что приезд в Канаду должен быть причиной стремления к полному слиянию с её сложившимся обществом и его устоями и правилами; такая глубинная ломка не проходит даром и вряд ли способна принести добрые плоды. Должна произойти адаптация, т. е. обретение способности сосуществовать с окружающей средой без непоправимых потерь с обеих сторон. И — признание за другими права на собственную точку зрения и modus vivendi. Делая выводы о равнодушии-добросердечии-спокойствии-законопослушности-чём-угодно-ещё канадцев, мы забываем, что наш первый контакт с ними есть только лишь столкновение границ «персональных зон», парад масок, и мы, менее преуспевшие в подобного рода этикете, быстро теряемся и попадаем впросак, да ещё и выглядим при этом часто по-идиотски.
Мне никогда не приходилось жить за рубежом более полугода без перерыва, и поэтому судить о многих вещах, честно говоря, трудновато. Но в этом смысле достаточно показательна моя учёба в Чалмерсе (Гётеборг, Швеция), потому что там мне пришлось столкнуться с людьми из самых разных стран, в том числе и с канадцами. Они, кстати, очень неплохо чувствовали себя среди шведов (родственные души, что ли?), в то время как, скажем, американцы не только не стремились к общению с потомками викингов, но и посматривали на них явно свысока. Хотя заглядывавшие им в рот названные потомки того заслуживали. В Швеции вообще принято поругивать Штаты, в то время как среди моих знакомых шведов не было ни одного человека, который не побежал бы ну просто без штанов, если бы представилась возможность, скажем, эмигрировать в Америку.
Вспоминаю первые впечатления (культурный шок?!) от визитов в Университет. Впрочем, по порядку. Периодически я буду упоминать дорогих моему сердцу канадцев в том смысле, насколько те или иные шокирующие меня моменты были для них естественны.
После приезда и первых трёх недель привыкания к языку я начал обращать внимание на окружающую действительность. Обнаружилось очень много приятного! Персональный ключ от входной двери и исследовательских лабораторий, кафе-автомат (ну очень люблю работать ночами, а кушать-то хочется!) со студенческой стороны корпуса, два шикарных компьютера (Мак и PC) на отлично оборудованном рабочем месте. Сразу поясню: все эти блага, разумеется, не для всякого студента, я присутствовал в Чалмерсе как дипломник (по нашим понятиям) или как человек, принимающий участие в разработке некоего СВЧ-устройства (в их понимании), посему так мягко и стелили. Ещё и деньги платили, чёрт возьми! А потом мы действительно кое-что разработали, и это было здорово.
Так вот, появились у меня друзья, и не то, чтобы совсем уж друзья, но добрые приятели. Два канадца, индус, швед, американка, англичанка и француженка. Ещё познакомился с двумя иммигрантками из ЮАР и несколькими шведами (шведками), но это уж не в Университете. Сами понимаете, взаимный интерес был: я — экземпляр из какой-то экзотической страны, они — капиталисты...-))) Почва для наблюдений — превосходнейшая! Когда приехал домой, книгу воспоминаний можно было писать. Так вот, самое интересное, что я заметил принцип, согласно которому между мною и разными экземплярами устанавливались какие-то там отношения: русским людям всегда хочется, чтобы реагировали на их ЛИЧНОСТЬ, а не на представителя данной прослойки общества с минимальным набором индивидуальных качеств. Так вот, если что-то подобное (в силу национальных или возрастных особенностей) обнаруживалось у собеседника, контакт устанавливался мгновенно. Правда, меня жутко бесили тогда всякого рода приглашения на parties, поскольку там практически всегда все были моложе, и в трезвом виде общаться было ну очень сложно, а пить я не люблю, ну просто не могу терпеть пиво, хоккей и футбол, а они все жить без этого не могут.
Так вот, с этими новоприобретёнными друзьями я принимался обсуждать некоторые подробности университетской (и не только) жизни. Сначала к этому некоторые относились настороженно, но впоследствии я убедил всех в своей неизлечимой любознательности, и то, что я не подрывал устои, а пытался понять, почему так, а не иначе, уже не вызывало сомнения.
Началось всё с пресловутых НЕЗАПИРАЮЩИХСЯ дверей. Нет, Диана, это не дружелюбная декларация «мне нечего скрывать от вас, товарищи и по борьбе соратники!». Это делается для того, чтобы коллеги и начальники, проходя по коридору, не подумали чего лишнего о тебе, родимом, ибо раз ты закрылся, значит — что-то хочешь утаить от коллектива?! А коллектив этого не любит. Но это, собственно, его, коллектива, проблемы. Поскольку у меня, закрывшего дверь, мысли исключительно о работе, а вот у них, идущих по коридору, сплошные подозрения, выливающиеся впоследствии в... во что? — правильно, в лёгкий, равномерный и не лишённый музыкальности стук.
Мне, знаете ли, для работы иногда сосредоточиться нужно. Двери я запирать не стал, не желая сложностей, но вот работать ночами стал чаще. Что вызвало неописуемое уважение начальства. Вот, дескать, какие они, русские! И невдомёк беднягам, что утром и днём я письма домой пишу и разными личными делами занимаюсь, так как решать дифуры третьего порядка под милое 30-децибельное жужжание коллег в коридоре нет ну никакой возможности.
Припомнилась ещё одна добрая традиция: аборигены очень любят придти пораньше, засветиться перед начальником «знаете, шеф, мне тут пару часов назад пришла в голову мысль!» — часов эдак в восемь утра... а потом благополучно удалиться по своим делам, возвращаясь на coffee-breaks (поскольку там все бывают) и к вечеру, когда можно начинать отсчёт дополнительных рабочих часов, которые, кстати, неплохо оплачиваются.
Надо отдать должное канадцам: переработками они не баловались, но и положительных эмоций поведение шведов у них не вызывало, даже возмутились пару раз. А двери — это нормально... Впрочем, попробовав как-то чудовищно горькие чёрные шведские конфетки, я понял — чем в детстве кормят, то всю жизнь будет сладким... Великая вещь — привычка! А вот друг мой индийский Ганеш (который был от меня без ума после того, как выяснилось, что я в курсе, в честь кого его назвали) тоже мучился из-за этих дверей. Всё-таки хинди-руси где-то там пхай-пхай, что ни говорите.
Попробую немножко разбавить горечь. Где-то в начале второй недели заходит к нам в комнату Dr. Peter Linner, местный бородач, и спрашивает меня своим нежным голосом: «Andrey, do you know where is Eric Carlsson?» . Эрик — это аспирант из нашей команды. Я соображаю, что тот должен был уйти на ланч. И на своём уже почти уверенном английском заявляю: «Peter, I don't know exactly, but I think, that he has your lunch now». Была у меня мерзкая привычка подставлять притяжательные местоимения второго лица вместо чего ни попадя... Питер, естественно, в ауте. Полный конец обеда...
Ладно, сладенького помаленьку. Вспомню (не без дрожи) понедельничные посиделки в 10 утра, когда человек 10–15 «головастиков», т. е. людей, способных на последовательные мысли в это время суток, плюс зав. кафедрой и прочий цвет общества, собирались в библиотеке для обсуждения результатов прошедшей недели и составления очередных грандиозных планов. Красиво звучит? Не тут-то было... Сейчас я поясню, что из этого выходило. Кстати, господа канадцы просто цвели и пахли в такой обстановке, им это, видимо, напоминало дом родной.
Встаёт какой-нибудь великомученик и начинает излагать известные ему достижения близсидящих. Через 15 минут становится ясно, что таковые достижения, как правило, отсутствуют, но все так пропитались самой философией командной работы над текущей проблемой, что подход к ней (проблеме) за прошедшую неделю принципиально изменился, и теперь просто смешно думать, каким сложным это казалось раньше. И ежели присутствующие задержатся ещё минут на 10, то всё будет сделано прямо тут, нужно только клювики подставить... Стоит ли говорить, что через неделю действо повторяется?
Любая форма движения в этом болоте становится возможной только благодаря тому, что находится пара здравомыслящих людей, тихо-мирно решающих задачу без описанного выше словоблудия. И то (!) при обсуждении неожиданного успеха шеф может с милой улыбкой намекнуть, что всё, в принципе, здорово, но в следующий раз неплохо бы всё же пользоваться общепринятым подходом. Аут.
Были люди... Например, болгарин Илчо Ангелов со своей командой, лепившие превосходные приборы (единственная продуктивная группа на кафедре) и успешно их продававшие. И — не находившие общего языка с администрацией, которая их терпеть не могла, но вынуждена была улыбаться, поскольку, если бы не Илчо, «повеличаться в Академии было бы некем»...
Всё плохо? Кто-то усмехнётся, кто-то ужаснётся... На самом деле — я перечисляю те маразмы, в которых мне (как русскому человеку) участия принимать никогда не хотелось и не захочется. Мне во многом понравился Запад. Я с огромным удовольствием ощущал себя членом общества, которое уважает личность и не вмешивается в мои личные дела, которое стремится обслужить меня после трудового дня, поскольку этот день отработан на его (общества) благо. Но я терпеть не мог ситуации, когда мне, ещё не поступившему в аспирантуру сопляку, приходилось во время работы объяснять недавно защитившемуся ДОКТОРУ НАУК, что такое нагрузочная кривая и динамическое сопротивление, поскольку до этого его диссертация немного не доросла.
Знаете, чем мне во всём этом иногда нравились канадцы? Периодически они вели себя. Они не были безличными в той же степени, что и шведы, не пытались перенимать у американцев манию величия. Я не собираюсь обращаться к папе римскому с вопросом, есть у них душа или нет. Мне показалось — есть. А значит — в Канаде можно жить.
Всё таки больше ругал, чем хвалил, правда? Тем не менее думаю, что я имею на это право. По прошествии пары месяцев в Швеции меня никто не мог принять за русского (к чему я в принципе стремился, поскольку чем меньше возмущение, вносимое наблюдателем, тем точнее данные эксперимента). Я сам продолжал переживать смешанные болезненно-отстраненные чувства при виде поведения случайно встреченных соотечественников. Может быть, я очень быстро адаптируюсь. Но почему-то при этом остаюсь самим собой. Чего и вам желаю.
наверх
|  |
|
