Как правильно любить Виктора Пелевина / 2 мая 2002 г.
С выходом в свет пелевинского «Поколения „П“» в мире литературной критики ожидался немалый шум: роман заранее был признан скандальным, ортодоксальным и т. д. Надо сказать, ожидания эти не оправдались: натужно исполнив некий условный долг перед аудиторией, соколы пера на удивление быстро угомонились. Истощились яростные брызги секрета писательской железы Андрея Немзера, утихло эхо облегчённого выдоха («ну наконец-то без буддизма!») Александра Архангельского, Антон Носик с демонстративным равнодушием отослал читателя куда-нибудь. Остался ровный гул неизменно полярных высказываний на всяких окололитературных форумах да сам факт осознания чувствительной к веяниям моды публикой того, что Пелевин по-прежнему плетёт «ширпотреб с претензиями», оставаясь персоной нон грата для эстетов и мастером зауми для читающего пролетариата.
С последним определением позволю себе не согласиться. И попробую написать о Пелевине именно теперь, когда с момента выхода последнего (last but not least) его романа прошло более трёх лет. Зачем? Причина в том, что мне нравится Пелевин, и я хочу объяснить, чем именно.
Начнём с анализа того, чем Пелевин в первую очередь раздражает ту часть публики, которая готова плеваться уже после прочтения нескольких страниц.
Всё проще простого: в его книгах постоянно идёт речь о планах сознания, психоделиках, мистическом опыте; пелевинские герои почти всегда движутся в пространстве киберпанка, что для неподготовленного человека, конечно же, смерти подобно. В России, в которую после перестройки гордо вошли кришнаиты, на первом же КПП сказавшиеся сайентологами, по дороге перекинувшиеся в шамбалитов и тихо смывшиеся за какой-то свой астральный угол, после чего полстраны обнаружило карманы пустыми, а мозги слегка повёрнутыми, говорить о буддизме или мистике — всё равно что воспевать коммунизм перед Солженициным. Вот вам и красная тряпка номер один, которая отпугивает почти всех читателей, привыкших к тому, что книги неизменно подтверждают правильность выбранного ими способа существования или по крайней мере незыблемость окружающего мира.
Почему же тогда Пелевина чаще читают не созерцатели мандалы, а самые обычные «средние» граждане вроде нас с вами? Я как-то с отвисшей челюстью наблюдал основательно бритого и отмороженного «братка», почитывающего «Чапаева» на переднем сиденье нормального пацанского джипа в то время, пока коллега бегал в ларёк за пивом (вот вам, кстати, ещё одна причина не читать Пелевина: не становиться же в один ряд со всякими уродами!). Парадокс? Ничего подобного. Причина в ключевых словах.
Смешивая реальности, Виктор Пелевин делает это очень качественно: каждый раз смещается не только содержание, но и форма повествования. И разговор объевшихся грибами бандитов у ночного костра, и речь Чапаева, обращённая к ткачам, и наркотический бред перепуганного Татарского, и диалоги из «Жёлтой стрелы» звучат достоверно. При несомненной многоплановости книг Пелевина даже тот читатель, который заранее готов принять пелевинский текст как чуждый ему поток сознания и ничего в нём не понять, находит для себя занятные эпизоды, из которых, в общем-то, в конце-концов и складывается что-то умеренно «прикольное» и вполне приемлемое в качестве pulp fiction. Впрочем, я знаю людей, для которых «Чапаев» или «Поколение» сродни наркотику, составляющих тут три: 1) текст Мэтра; 2) понять ничего нельзя, потому что эта дано свыше; 3) я тащусь, зелёный, как ты ныряешь. Но таким, вообще говоря, всё равно, от чего «тащиться». Была бы крыша, а чем сдвинуть — найдётся.
Если же уйти от объяснений «на пальцах», то вот чем мне представляются тексты Виктора Пелевина.
В первую очередь, в них — фантасмагория, театр абсурда, добротно замешанный на постоянно повторяющемся тезисе: мир ирреален. Нет ничего, кроме пустоты, но и самой пустоты нет — равно как и того, кто об этом рассуждает. Это не бред сумасшедшего, это одно из основных положений некоторых ветвей буддизма.
В то же самое время пелевинские герои вплетают в это «ничто» себя, наделяя вакуум структурой. В этом и состоит единственный истинный парадокс всех текстов писателя, с буддизмом или без, с действием, разворачивающимся в потрохах компьютерной игры или на птицеферме. Как может виртуальный Березовский присылать своим создателям вполне вещественные гонорары? Куда девается игрок в то время, когда нарисованный принц преодолевает уровни на пути к принцессе? На какой Луне вращались педали кривомазовского лунохода?..
В дзен-буддизме есть два очень вкусных понятия: «положительное самадхи» и «коан». Предполагается, что самой эффективной формой продвижения... ну, скажем так, «в познании мира», является не последовательное накопление знаний, а серия качественных скачков, каждый из которых можно спровоцировать, сосредоточив ум на проблеме, не имеющей логического разрешения. Такого рода проблема (как правило, довольно изящно сформулированная) называется коаном, а состояние, в которое переходит ум, с ней справившийся, определяют как положительное самадхи (переводить не буду). Состояние это не есть пресловутая нирвана, оно почти обыденно: наверное, всякому приходилось переживать неожиданное (как правило) ощущение удивительной гармонии, мира в душе, разрешимости всех проблем; если такого опыта не было — объяснять бесполезно.
Каждый текст Виктора Пелевина представляет собой коан. Да что там: множество коанов. Поэтому впечатление от прочтения его вещей самым естественным образом откладывается «на потом»: ум, отвлекшийся от попыток разобраться в хитросплетениях пелевинской прозы, неожиданно получает ожидаемое впечатление словно бы извне, ибо процесс осознания оказывается скрыт от самого субъекта восприятия.
А в чём же, собственно, ценность этого великого просветления «по Пелевину», спросите вы? Хороший вопрос. Посколько результатом знакомства с «Чапаевым» или «Поколением» становится скорее новое ощущение, чем сопричастность какой-то сюжетной последовательности, а ощущения, как известно, имеют обыкновение быть субъективными, то всё решают скорее свойства личности читателя. Каков ваш любимый цвет? Любимая мелодия? Можете ли вы внятно объяснить свои пристрастия в живописи? Точно так же кто-то не переносит авторскую манеру изложения, а мне она кажется более чем прозрачной. Беда (беда ли?) в том, что форма может оказаться настолько вычурной (или, напротив, намеренно грубой и примитивной), что собственно содержание оказывается за пределами понимания. Всё зависит от читательского опыта и личных привязанностей.
Перейдя от буддизма к школьной математике, вспомним, что такое параллельный перенос: так вот, реальность «по Пелевину» не есть болезненный бред; она представляет собой смещение реальности обыденной в сторону сомнения, которому подвергаются самые основные положения нашего с вами существования. И, опять же, самый важный коан «по Пелевину» состоит в обратном преобразовании, результатом которого становится неожиданное совмещение сюжетных узлов с болевыми точками той непрочной основы, которая кажется нам здравым умом, рассудком, а оказывается их эфемерной проекцией на окружающую действительность.
Если вдруг какой-то пелевинский текст вызвал у вас неприятие — попробуйте почитать другой. Их много, и самых разных. Найдите свою форму, и вы не пожалеете.
...
Ссылки по теме:
Официальная страница Виктора Пелевина :-)
Неофициальная страница Виктора Пелевина
наверх
|  |
|
